АЛЕКСАНДР ХРАМОВ

                                  Государство «несостоявшейся революции»

Историки Татьяна и Валерий Соловей написали книгу о том, почему русский национализм терпит поражения.

В России о национализме не принято говорить спокойно. Обычно слово «национализм» используется как ругательство, национализм чаще всего «рассматривают» в контексте «борьбы с национализмом». Поэтому этот заведомо идеологически окрашенный подход исключает возможность беспристрастного анализа национализма и его значения в становлении модерных обществ.

Национализм в истории Европы XIX и XX веков сыграл (а во многом и продолжает играть, вспомним косовский прецедент) определяющую роль. Создание независимого греческого государства, итальянское Рисорджименто, революции 1848-1849 гг., образование единого немецкого государства, образование балканских государств, младотурецкая революция, распад Австро-Венгрии, образование в 1989 году демократических национальных государств в Восточной Европе, распад Югославии — вот далеко не полный список триумфального шествия национализма по Европе. Образование национальных государств совпадало с экономической и политической модернизацией традиционных аграрных обществ. Нравится нам это или нет, но облик современной Европы сформирован чередой побед национальных движений.

В этом контексте история русского национализма (именно русского, национальные движения народов бывшей Российской империи и Советского Союза — отдельная тема) представляется поистине удивительной. Русский национализм не только не смог добиться создания русского национального государства или же эффективной национализации империи, то есть достичь каких-то положительных успехов. Но русский национализм не смог оформиться и как движение сопротивления по отношению к открыто антирусскому советскому государству. Наконец, после непродолжительного периода конца 80-х, когда имела место относительно активная борьба за интересы России как «русского ядра» СССР, русские националисты оказались не в состоянии ничего поделать с тем, что Российская Федерация стала «наследницей СССР», унаследовав худшие черты советского государства.

Короче говоря, история русского национализма в течение более ста пятидесяти лет его существования была историей непрерывных поражений и провалов. Историки Валерий и Татьяна Соловей в своей книге «Несостоявшаяся революция»¹попытались проанализировать причину этой глобальной неудачи русского национализма. И надо сказать, у них это получилось очень убедительно. «Несостоявшаяся революция» — один из немногих примеров спокойного и вполне адекватного анализа русского национализма. Книга, хотя и написана преимущественно в публицистическом ключе, ценна тем, что задает парадигму как для дальнейших исследований в области истории русского национального проекта и русской нации, так и для самоинтерпретации русским национальным дискурсом своего собственного места и значения в системе политических координат.

Ключевой тезис книги — антагонизм интересов русской нации и имперского государства. «Главным противоречием имперской политии в ее досоветском и советском обличиях был не конфликт между империей и национальными окраинами, а конфликт между имперской властью и русским народом. Номинальные правители империи — русские — на деле оказывались рабочим скотом и пушечным мясом имперской экспансии. Номинальная имперская метрополия — Россия — была внутренней колонией» (с. 418).

Эту мысль авторы настойчиво повторяют в каждой главе. Но их нельзя за это упрекнуть. Ведь понимание того, что главной тягловой силой и главной жертвой как Российской империи, так и Советского государства были именно русские, все еще не стало достоянием широкой публики.

Хотя споры о том, можно ли считать Российскую империю или СССР империями в традиционном смысле этого слова, ведутся уже давно. Обычно и западные исследователи, и ангажированные российские апологеты отечественной истории сходятся в том, что российское государство было «империей без империализма». Или «империей наоборот», в которой не центр жил за счет эксплуатации колоний, а колонии жили за счет эксплуатации центра.

Например, покорение Средней Азии и многолетняя Кавказская война, самая значительная статья расходов в царском бюджете, велись за счет русского крестьянства центральных губерний России, которое облагалось повышенными налогами и поставляло рекрутов в царскую армию. Напротив, нерусские народности пользовались многочисленными льготами, в том числе были свободны и от рекрутской повинности: когда их впервые, в начале Первой мировой войны, стали мобилизовать, вспыхнули многочисленные восстания. Главным парадоксом Российской империи было то, что ее «русское ядро» (нечерноземные губернии) было более отсталым, безземельным, неграмотным, чем многие из ее окраин (не говоря уже о Польше и Финляндии, даже Малороссия находилась в более выгодном положении).

Конечно, нельзя отрицать, что Российская империя использовала и вполне традиционные имперские практики, но складывается такое ощущение, что она сильно запаздывала с их применением: сначала захватывались территории (экспансия велась за счет русского населения центральной России) и лишь потом имперская администрация начинала решать, что же можно с ними делать и как возместить убытки по их захвату. Так, превращение Туркестана (который был захвачен главным образом в стремлении «насолить» Великобритании) в доходный «сырьевой придаток»²империи началось лишь спустя несколько десятилетий после его покорения, а приобретенные в XIX веке земли стали целенаправленно использоваться для ликвидации крестьянского малоземелья только при Столыпине.

Российская империя так и не смогла реализовать общерусский проект, слив малороссов, белорусов и великороссов в единую нацию (такой проект стал популярным в Российской империи под впечатлением от объединения Германии и создания общенемецкой нации). Русский национальный проект, несмотря на отдельные действия Александра III и Николая II, никогда не был для империи приоритетным. Как писал Теодор Викс, «"национальная политика" Российской империи была далека от модерного национализма, она преимущественно преследовала цель сохранения громадной, подчеркнуто наднациональной империи, и лишь во вторую очередь занималась утверждением русской национальной культуры»³.

Но если Российская империя была просто нерусской (возможно, именно в силу общей отсталости она запаздывала со вступлением в национальную эру), то пришедший ей на смену Советский Союз стал открыто антирусским государством, во много раз усилив эксплуатацию русского этноса, которая, хотя и имела место в Российской империи, но никогда не достигала в ней таких масштабов. Политика борьбы с «великорусским шовинизмом», необходимость расплаты русских за «царизм», а после середины 30-х — разнообразные обязанности русского «старшего брата» по отношению к националам декларировались и реализовывались на всех уровнях. Если практически все нерусские меньшинства имели право на национально-культурное развитие и национально-территориальные образования в составе Союза, то только за русскими это право систематически отрицалось. Политика модернизации, которую проводило советское государство, применительно к русскому населению не только не создала русской политической нации, но, напротив, была нацелена на то, чтобы предотвратить это всеми возможными способами. В лучшем случае, в эпоху Брежнева, русским отводили роль некоего цементирующего субстрата в рамках «советского многонационального народа». Проводилась целенаправленная политика «коренизации управленческого аппарата» и «выравнивания республик» (за счет «братской помощи» РСФСР). Русское население оказалось распыленным на пространствах Советского государства, русскими кадрами комплектовалась индустриальная промышленность, развиваемая на окраинах. Между тем процент русских в населении СССР стремительно падал, происходили необратимые демографические изменения.

Нельзя не согласиться с выводами авторов книги: «Советский Союз обрушился из-за беспрецедентного биологического ущерба, который русскому народу причинило коммунистическое правление» (с. 209).

Но, совершенно справедливо отмечают авторы, несмотря на указанный антагонизм империи и русской нации, русские националисты каким-то непостижимым образом продолжали мыслить как имперские государственники, уповая на сильную власть. На российскую власть, которая всегда оставалась нерусской (в лучшем случае). Началось это еще со славянофилов, которые, хотя и были достаточно типичными представителями романтического национализма, охватившего тогда всю Европу, сознательно открещивались от революционных и демократических моментов в своем учении и подчеркивали свою лояльность самодержавию. Впрочем, даже подчеркнутая лояльность не всегда помогала. Николай I велел посадить Самарина в Петропавловскую крепость за то, что тот пытался в «Письмах из Риги» поставить вопрос о положении русского населения в Прибалтике (на дворе как раз был 1849-й, в Европе гремели национально-освободительные революции).

Заниматься в российском государстве защитой интересов русской нации всегда было опасно. Но русские националисты упорно продолжали оставаться «охранителями», не понимая, что выступают за нерусское по природе своей государство. «Для националистов было неприемлемо последовательное выступление против империи, которую они вполне обоснованно считали историческим созданием русского народа», — пишут Т. и В. Соловей (с. 324). Но, подчеркивают авторы, создание это десятилетие за десятилетием душило своего создателя, империя жила за счет русских, но редко давала им что-то взамен.

Русские националисты всегда (и в царское, и советское, и в постсоветское) время уповали на действующую власть, на то, что она вдруг «прислушается к русским» и станет осуществлять «русскую политику». Поэтому сами они никогда не выступали в качестве самостоятельной политической силы. Как пишет историк Алексей Миллер, «правильнее говорить не о русском националистическом движении как организованной силе, а, скорее, о русском националистическом дискурсе, который в XIX веке постепенно утверждался в обществе, но не вел, вплоть до начала XX века, к возникновению политических структур»⁴. Но и в XX веке эффективных политических структур русского национализма создано не было. Так, организации правого толка, существовавшие в 1905-1917 гг., несмотря на свой массовый характер, были всего лишь придатком самодержавия и подчеркнуто не претендовали на большее. Русские националисты ждали, когда власть повернется к ним лицом, но никогда за нее не боролись. «Националисты оказались неспособны бороться за власть. эта слабость национализма не порождена лишь советской эпохой, а представляет его генетический дефект, начиная со славянофилов» (с. 222).

Именно в консервативном, охранительном характере русского национализма, считают авторы, и заключается причина патологического неуспеха русского национального движения. Русские националисты уповали на нерусское государство. И в итоге проигрывали вместе с ним. Так, русские правые партии стремительно сошли со сцены вместе с падением самодержавия, за которое цеплялись до последнего. После Февральской революции на политической сцене важную роль играло множество сил, в том числе и многочисленные национальные движения «инородческих окраин». Но русские националисты практически не участвовали в борьбе за власть.

Опять-таки, русские националисты позднесоветского времени предпочитали уповать на старое, противиться демократическим переменам и рыночной экономике. И в итоге в ситуации краха Советского Союза они опять оказались в числе проигравших.

Авторы «Несостоявшейся революции» подробно анализируют и ту, и другую ситуацию и достаточно убедительно показывают, что неудача русского национализма продиктована упорным нежеланием встать на демократические и прогрессивные позиции. В Европе национализм же выигрывал именно как либерально-буржуазное направление.

Именно из-за политической слабости русского национализма Россия продолжает оставаться страной «несостоявшейся революции». В России русская национальная революция не состоялась как минимум дважды: в 1917 и 1991 гг. Имеет смысл немного подробнее остановиться на втором эпизоде «несостоявшейся революции».

Обычно все вопросы связываются с распадом СССР: можно ли было его сохранить и кто «виновен» в произошедшем. Думается, что это едва ли можно назвать конструктивным подходом. Донорство РСФСР по отношению к республикам Средней Азии не могло быть бесконечным: рождаемость «националов» в несколько раз обгоняла рождаемость русских, неуклонно падавшую с послевоенных времен. При этом, несмотря на значительные вложения в индустриализацию национальных республик, производительность труда и эффективность использования производственного фонда снижались. Зато росли амбиции партийной этнократии союзных республик, так что режим Горбачева вынужден был поставить вопрос об «иждивенчестве». Рано или поздно система должна была рухнуть. Это неудивительно.

Удивительно другое: почему демократическая революция в России не совпала с русской национально-освободительной революцией? «В цепи европейских "бархатных революций" рубежа 80-90-х годов прошлого века и среди советских республик Россия оказалась единственной страной, где принципы демократии и либерализма были разведены с национальной традицией и сознательно противопоставлены ей» (с. 282).

Нельзя сказать, что команда Ельцина была чужда национальному вопросу. Напротив, курс на суверенизацию России в 1989-1991 гг. обосновывался не столько необходимостью демократических реформ (которые можно было пытаться проводить и в общесоюзном масштабе), сколько ущемлением интересов русской нации в СССР, о чем тогда много говорила как раз демократически настроенная общественность.

Но потом Ельцин сделал ставку на этнократию автономных республик в составе РФ и в итоге сохранил худшие особенности советского национально-территориального антирусского федерализма. Вместо русской нации стали говорить о «многонациональном российском народе», как раньше говорили о «народе советском». Россия не стала русским национальным государством — и поэтому миллионы русских за пределами РФ оказались брошенными на произвол судьбы.

Почему это произошло? Почему в остальных республиках СССР стали строить национальные государства и только в РФ продолжали ориентироваться на советскую модель, дискриминационную по отношению к основной массе русского населения?

Представляется, что винить в этом стоит как раз неспособность русского национализма к политической самоорганизации и борьбе за власть. Ельцин просто не мог опереться на русских националистов: подавляющее большинство из них парадоксальным образом заняли имперские позиции и звали «назад в СССР». Общество «Память», увлеченное параноидальной «борьбой с жидомасонами», даже не пыталось оформиться в политическую партию. В национальных республиках в составе РФ, несмотря на то, что практически во всех из них русские составляли большинство, не было организованного русского национального движения, которое можно было бы противопоставить претензиям местной этнокра-тии. В итоге Ельцин был вынужден откупаться от этнократии национальных республик «суверенитетом».

«Если бы русские националисты, подобно националистам других советских республик, а также восточно- и центральноевропейских стран соединили, обвенчали национализм с идеями демократических и рыночных преобразований, то получили бы подлинное бинарное оружие огромной политической мощи» (с. 263). Вместо этого русские националисты предпочли окраситься в красно-коричневые цвета, занять нишу маргиналов и скорбеть о крахе советского государства, которое все семьдесят лет своего существования ущемляло интересы русских.

Нельзя не согласиться с основным выводом книги: если русские националисты не учтут ошибок прошлого и впредь все равно продолжат держаться государственнических, имперских позиций, вместо того чтобы стать прогрессивной и демократической силой, они будут терпеть поражения и дальше. «По самой сути своей русский национализм либерален и демократичен», — считают авторы (с. 433).

В целом «Несостоявшаяся революция» — очень интересная и актуальная книга. Но нельзя не отметить двух ее недостатков.

Обращаясь к современной российской действительности, авторы почему-то решили, что имперский период преодолен и что «русские наконец превратились из народа для других в народ для себя»: «Россия более не существует как империя» (с. 425). Едва ли с этим можно согласиться. И практика межбюджетных отношений между регионами, и дошедшая с советских времен практически без изменений система национально-территориального федерализма, в которой русским отказано в праве быть политическим субъектом, и, наконец, неизменный упор на «многонациональное» и «общероссийское» в противовес русскому — все это доказывает, что Россия продолжает оставаться империей, пусть и в урезанном виде. А вот продолжит ли существовать империя «несостоявшейся революции» или ей придет на смену иная политическая формация — покажет время.

Другой, существенно более серьезный упрек авторам книги можно сделать за попытки «биологического» рассмотрения национальной проблемы. К счастью, вызывающие недоумение упоминания о «русском этническом архетипе, генетически наследуемой ментальной структуре» (с. 420) достаточно редки в тексте, но будь их больше, они могли бы ощутимо снизить ценность книги.

Отсылки к «генетически наследуемому этническому архетипу» (к нему апеллируют авторы, когда пытаются, например, объяснить, почему старообрядцы не организовали вооруженного сопротивления или почему русские быстро смирились с советской властью), мягко говоря, весьма сомнительны и обладают нулевой объяснительной ценностью. Не стоит подменять конкретную историческую аргументацию ссылками на метафизические «наследственные архетипы».

Кроме того, биологический, расовый момент, привносимый в национальный дискурс, всегда опасен. В том числе и для самого дискурса. Исторические недостатки в бытии нации начинают объяснять «природными, врожденными особенностями» ее носителей и, таким образом, предлагают с этими недостатками смириться и даже их полюбить.

Так, необходимость самодержавия для русских профессор-националист Павел Ковалевский обосновывал природной неспособностью их славянской природы к самоорганизации («Русский национализм и национальное воспитание в России», 1912). А что, если подойти с точки зрения «этнических архетипов», то так можно интерпретировать и охранительный характер «русского национализма», признав его «расово» неизбежным. Едва ли авторы «Несостоявшейся революции» захотят с этим согласиться...

Нация не вызревает «биологически» и непроизвольно, а строится усилиями национально-ориентированных элит: такова современная научная парадигма понимания национальных процессов. И это же отправная точка для самих активистов национального движения, которые, только осознав себя в качестве творцов национальной судьбы, смогут добиться успеха в государстве «несостоявшейся революции». Если сами, конечно, этого захотят.

Подборку статей выложил на сайт Строев Сергей Всеволодович. 28 мая  2011 г.

Боже, храни Россию !